Это предельно откровенный разговор о сердце и о возможности инфаркта. О том, как отдалиться от опасной черты.

Участвуют трое. Владелец проекта cardio.today Дмитрий Болашев, который перенес инфаркт в 45 лет. Психолог Алена Королькова. Ведет беседу редактор cardio.today Светлана Парамыгина.

Инфаркт с точки зрения психологии

– Уверена, далеко не все читатели проекта cardio.today представляют, в чем различие между психологом, психотерапевтом и психиатром. Алена, поясните в нескольких словах.

Алена Королькова: Все три профессии связаны, и найти какую-то четкую границу порой бывает в нашей работе очень сложно. Разделение будет условным. Психолог, согласно переводу с латинского, душу изучает. Человек приходит с конкретной проблемой (не требующей глубинной проработки), и психолог путем задавания наводящих вопросов подводит его к получению ответа, как решить проблему в режиме «здесь и сейчас». Работа, как правило, носит кратковременный характер.

Психотерапевт душу лечит. К этому специалисту приходят люди, которые говорят: «Со мной что-то происходит, но я не понимаю, что со мной. Мне что-то не нравится, но что именно, не могу объяснить». Здесь затронуты более глубинные процессы. В этой работе тоже есть тепло и человеческий контакт. И, пожалуй, долгосрочность отношений является главной отличительной особенностью работы психотерапевта.

А психиатр – это врач, который назначает еще и медикаментозное лечение.

Психолог, психотерапевт и психиатр работают в связке.

– Кто вы, Алена?

Королькова: Я по образованию психолог, а занимаюсь психотерапией, а именно одним из ее направлений – гештальт-терапией. Хотя в нашей стране психотерапевт – специалист с медицинским образованием.

– Итак, психолог – не врач. Насколько четко вы понимаете, что происходит в сердце (и организме в целом) при инфаркте? Как бы вы сформулировали, что такое инфаркт?

Королькова: Есть такие слова Паскаля: «Сердце имеет доводы, которых не знает разум». Сердце – важный эмоциональный орган, своеобразный эмоциональный контейнер. Вспомните, как люди часто говорят: «Мое сердце переполнено любовью» или «Мое сердце переполнено болью». Если рассматривать инфаркт с точки зрения психологии, то это как раз переполненность «контейнера» и невозможность легализовать эмоции, которых очень много в повседневной жизни.

Сердце заперто в клетке эмоций. И в какой-то момент становится переполненным и «разрывается на части».

Когда собаки не выходят к хозяину, а психиатр сходу назначает сильнодействующую таблетку

– Дмитрий, как вы себя уговорили обратиться за психологической помощью? Вроде и не скажешь, что это в вашем характере.

Дмитрий Болашев: Обстоятельства заставили. Я понял, что без посторонней помощи дело будет плохо совсем. Когда я приходил домой и видел, что мои собаки ко мне не выходят, они боятся… Когда я на перекрестке пытался выскочить из автомобиля, чтобы полезть в драку… Я понял: что-то творится с головой, это непорядок, и это необходимо чинить. Абсолютно случайно я наткнулся на свою знакомую, она подсказала, что есть решение, но она сама браться за работу не будет, и посоветовала обратиться к Алене.

– Вам не пришло в голову обратиться к государственному психологу?

Болашев: А я обращался. Когда лежал на реабилитации после инфаркта, мне пришлось столкнуться с государственным психологом и психиатром. Психолог ставила мне абсолютно бредовые, непонятные тексты под какую-то расслабляющую музыку, а психиатр сходу назначила какую-то сильнодействующую таблетку.

– Вы ее приняли?

Болашев: Нет! Я взял рецепт, но таблеткой воспользоваться не решился, потому что мне не настолько сорвало голову, чтобы потребовались медикаменты. Мне казалось, что я могу решить вопрос плавно, постепенно, без ненужной химии.

– Алена, скандалят на перекрестках или в очередях многие. Но мне показалось, что первый симптом, на который должен обратить внимание человек с проблемами сердца, – это когда его собаки не выходят к нему из своего угла, боятся!

Болашев: Для меня это реально был показатель! Сейчас собаки со мной, и когда я вечером ложусь к телевизору, псы лежат у меня, и все мы получаем удовольствие, они ко мне ластятся. Конечно, я держу их в тонусе, потому что это таксы, это свора такс, и иначе они разнесут всё вокруг. Но при этом за четкостью и строгостью есть моменты, когда «вот вам вольница и вот вам пряники».

Королькова: Вы, Светлана, попали в самую точку, потому что враждебность и гнев – одни из самых ярких защитных механизмов людей, которые пережили инфаркт или состоят в группе риска.

– Алена, по отношению к вам пациенты когда-нибудь проявляли подобные чувства?

Королькова: Если говорить про агрессивные действия, то бог миловал, такого в моей практике не было. Но что касается словесной агрессии, раздражения и злости, то, безусловно, это есть. И это часть психотерапевтического пути, который проходит клиент. Кабинет психотерапевта становится для него тем местом, где можно легально проявлять эти чувства. За злостью и агрессией, как правило, стоят противоположные чувства, такие как страх, одиночество, печаль, бессилие.

Злость и агрессию легче всего предъявить миру, особенно это касается мужчин. За враждебностью они маскируют страх, растерянность, беспомощность.

Нашим мальчикам с детства транслируют, что настоящие мужчины никогда не плачут, они должны быть сильными и умными, на них вся ответственность. И когда мальчик взрослеет, он уже не может себе позволить быть слабым и растерянным.

– По большому счету такое воспитание в детстве сразу отучает мужчин прислушиваться к сигналам собственного тела, и поэтому они позднее часто не слышат симптомов недомогания.

Королькова: Безусловно. Причем я бы не разделяла здесь по половому признаку. Родители, стремясь полностью контролировать детей, сделать их послушными, учат их не чувствовать своих истинных переживаний.

С возрастом это перерастает в непонимание человеком того, что с ним происходит.

Очень часто, когда я задаю клиенту вопрос: «Как вы себя чувствуете?», самый первый ответ: «Нормально!». Нормально – это значит, что у него нет температуры, не скачет давление, не болит голова. А то, какие эмоции он сам переживает, человек не в состоянии в себе найти и прочитать.

Чем кухонная терапия отличается от профессиональной

Королькова: Когда находишься один на один с незнакомым человеком, это в принципе бессознательно небезопасно – для клиента в том числе. У него поднимается уровень тревоги. Он не знает, какие вопросы он услышит, на что он сможет ответить, а на что не готов. Вопросом можно спровоцировать внутренние открытия, которых клиент не замечал очень много лет, и вдруг он вслух начинает это проговаривать. И проговаривая, человек может переживать разные эмоции: от страха, разочарования до радости и ресурсных состояний.

На наших встречах клиент может задавать очень много вопросов. Либо, напротив, он говорит: «Я не знаю, что вам рассказывать!» И на вопрос «А что вы думаете?» отвечает: «Ничего не думаю!» Это тоже способ бессознательно привести себя в какое-то равновесное состояние.

И задача психолога – обеспечить клиенту безопасное пространство.

Здесь приходится кстати и мой собственный клиентский опыт. Потому что я сижу не только в кресле психотерапевта, но и в клиентском кресле.

– Неужели вы тоже пользуетесь услугами психотерапевта?

Королькова: Да, с 2009 года.

– Это для вас плечо, в которое можно поплакаться?

Королькова: Это плечо для разных целей. Туда можно прийти поплакать, или просто побыть, чтобы меня послушали. Жизнь устроена так, что мы бессознательно стараемся занять клиентское кресло, нам важно говорить про себя.

– Между тем ваша профессия без сопереживания невозможна.

Королькова: Без сопереживания, без включения в историю клиента – безусловно, нет.

Терапия – это лечение контактом.

– Если к вам пришел человек, пораженный болезнью, то после его ухода пораженной себя можете чувствовать и вы?

Королькова: Скорее нет, чем да. Знаете, чем кухонная терапия отличается от профессиональной? Кухонная – это когда собираются друзья за коньячком или подружки за шампанским и начинают делиться друг с другом. Потом говорят: «А чего, я другу всё рассказал, мне легче стало. Какая разница? Зачем мне за визит к психологу деньги платить?»

– Хорошую тему затронули…

Королькова: Кухонная терапия – это в основном включение в чью-то историю, ведь мы бессознательно хотим причинять радость и наносить добро. Мы даже начинаем ненавидеть женщину, которая бросила нашего друга и т.д.

А психотерапия – это, наоборот, дистанцирование. И задача специалиста – не давая советов, без чрезмерного сочувствия (без этих «ох, какой же ты бедный, несчастный») задавать вопросы, на которые клиент сам найдет ответы, вывести его на ресурсную часть.

– Что же такое ресурсная часть, о которой вы так часто упоминаете?

Королькова: Это переживания, которые помогут потом клиенту сделать свою жизнь более качественной и гармоничной для него лично.

Почувствовал гнев или ненависть? Проживи это чувство, пройди сквозь свой тоннель и выйди из него

– Находясь, как вы говорите, в клиентском кресле, инфарктник наверняка вынужден вновь переживать те чувства (пусть и в меньшем объеме), что когда-то привели его к сердечно-сосудистой катастрофе.

Королькова: В процессе терапии он действительно сталкивается с этими чувствами, и задача специалиста – растолковать клиенту понятие «тоннеля». Чтобы эти чувства пережить, переработать, надо войти в этот тоннель, пройти по нему и из него выйти.

Но зачастую в жизни ведь как бывает. Мы ощущаем, например, зависть или гнев, мы как будто заходим в тоннель чувств, но дальше идти пугаемся, потому что завидовать – страшно, сильно гневаться – разрушительно. Пугаемся и замираем, словно бы останавливаемся в этом тоннеле.

И задача терапевта – провести клиента через тоннель, чтобы он прожил возникшее чувство, познакомился с ним, понял, почему оно возникает, что такое с ним происходит, почему эти ощущения рождаются.

Из этого тоннеля человек выходит уже в более ресурсном состоянии.

– Дмитрий, вы ощутили, как зашли в тоннель и вышли из него?

Болашев: Да. По крайней мере я увидел, где конец тоннеля, и понял, как идти на свет.

– Спустя сколько времени после начала работы с Аленой пришло это осознание?

Болашев: Спустя очень много времени, месяцев через девять. Я ходил к психологу один раз в неделю, и спустя какое-то время понял, что совсем по другому смотрю на некоторые вещи. Кардинально по другому. Я понял, что эта штука работает и есть смысл продолжать.

– Как проходила неделя перед следующим визитом? Вы ждали похода к психологу или думали: «Черт, завтра опять идти исповедоваться. А надо это мне?»

Болашев: Я ждал визита. Я и не скрываю, что Алена стала для меня как друг, она мне понравилась. (Другом ее не назовешь, потому что друг у меня есть, мы с ним на рыбалку ездим.) И это немаловажно, когда – в плюс к профессионализму специалиста – между вами устанавливается теплое, дружеское отношение. По крайней мере это вывело меня на принципиально другой уровень готовности рассказывать о своих проблемах.

Есть вещи, которые я говорю психологу, о которых не знает вообще никто! Ни один человек в жизни, кроме меня!

Для меня это было очень важным.

И для меня важно открыто сказать: я ходил к психологу и не скрываю этого. Моя мужественность, мое ощущение себя, как единицы, никак не пострадали. Наоборот, считаю этот факт в моей жизни дополнительным плюсом: я могу работать над собой и продолжаю это делать.

Не торопитесь выкладывать психологу всё! Вы видите его первый раз

– Дмитрий, а как скоро после начала профессионального общения возникло это дружеское доверие, сей дружеский контакт? Это похоже на «любовь с первого взгляда»? Но не все же способны уже на первой встрече проникнуться, кто-то ведь и нет.

Болашев: К Алене я пришел по рекомендации, поэтому в ее профессионализме не сомневался. Что касается отношений с ней как с человеком, с которым могу разговаривать на любые темы… Знаете, когда я, допустим, принимаю кого-то на работу, то не провожу долгих собеседований, сразу вижу, получится с человеком что-то или нет. И в 95 случаях из 100 не ошибаюсь, уж сколько народу через меня прошло, практически безошибочно я угадывал, получится ли сотрудничество, партнерство, будет ли толк от этих отношений.

Мне повезло и в этот раз, я угадал и доверился Алене. Я получил помощь. И мне нужна еще помощь, мы будем продолжать.

– Алена, а как скоро почувствовали вы, что этот клиент вам доверяет?

Королькова: По моим ощущениям, это было на пятый месяц нашей работы. К этому времени у нас организовалось терапевтическое пространство, в котором Дима смог говорить на непростые для него темы, про то, о чем невозможно было говорить в своем кругу.

Всегда нам надо время, чтобы принюхаться, прислушаться (в прямом и переносном смыслах) к тому, кто сидит напротив.

На первых встречах я всегда говорю клиентам: «Не торопитесь рассказывать всё! Прислушайтесь к себе и решите, что вам сказать важно и при этом безопасно, так как вы видите меня в первый раз, я для вас пока что незнакомый человек». Это я говорю для того, чтобы человек, который потом выйдет из моего кабинета, не окунулся в страх, в стыд: «О, боже мой, зачем я это рассказал! А мог же держать хвост пистолетом!»

Для доверия нужно время, чтобы рассмотреть, кто сидит напротив тебя. По моему опыту самая глубинная работа с клиентом начинается, когда выстроено безопасное пространство.

Это примерно от полугода до года, в зависимости от того, с какой историей, с какой психологической структурой приходит клиент.

Психотерапия – долгосрочный процесс. В нем нет ярких инсайтов, когда ты зашел в кабинет, вышел – и жизнь заиграла яркими красками. Изменения рассмотреть невозможно, они накапливаются постепенно, потому что психике нужно время, чтобы переработать в первую очередь полученную информацию. Ведь основная работа у клиента идет между сессиями.

– Вы даете клиенту какие-то, условно говоря, задания?

Королькова: Нет. На встречах мы поднимаем непростые для переживания важные темы, а между сессиями у клиента идет бессознательная работа, без участия специалиста.

Болашев: Да, неделю крутишь в голове, а потом понимаешь, что процесс действительно идет.

Королькова: У меня есть такая метафора: психолог, психотерапевт – как сеятель сада. Приходит клиент, говорит: «Хочу, чтобы у меня был сад с такими-то растениями». Я отвечаю: «Окей, давай сначала посмотрим, какая у тебя почва». А клиенты приходят с разной почвой.

Кто-то приносит свою пустыню, выжженную, безжизненную.

Кто-то приносит почву, которая чрезмерно удобрена, она аж жирная такая. И мы вначале исследуем почву вместе с клиентом, мы готовим ее для того, чтобы семенам в ней было хорошо. Наша задача – подготовить почву для закладки сада.

– Как я понимаю, для психолога важно и самому в общении с клиентом чувствовать себя комфортно.

Королькова: Безусловно. С новыми клиентами у меня всегда есть договоренность: у нас контракт на 4 встречи (1 месяц работы). Я говорю им про то, что за 4 встречи никаких глобальных изменений не произойдет.

Но в этот месяц вы посмотрите на меня как на психолога, как на человека, на то, как вам живется рядом со мной, как вы себя чувствуете после наших сессий. А я в это время смотрю на вас с той точки зрения, насколько я могу быть для вас эффективной.

И в конце четвертой встречи мы обсуждаем, насколько нам было друг с другом комфортно, и тогда уже принимаем решение о долгосрочной работе.

В моей практике были случаи, когда я отправляла клиентов к другим специалистам.

Не потому, что они мне не нравились. Я объясняла им, по каким причинам буду для них менее эффективной. Считаю, это честно.

И был в моей практике случай, когда от меня ушел клиент: он сказал, что ему некомфортно. И это тоже честно с его стороны, это был большой прорыв в его истории.

Как легализовать страх и снизить уровень тревоги

– Поговорим о таком явлении, как острый страх перед повторным инфарктом.

Болашев: Люди боятся повторного инфаркта. И мои друзья тоже.

– Алена, до появления Дмитрия вы имели дело с людьми, перенесшими инфаркт?

Королькова: Нет. Думаю, люди, перенесшие инфаркт, к психотерапевтам приходят редко. И здесь нужно учесть важный нюанс: не всем после инфаркта нужна психотерапия. Есть люди, которым достаточно поговорить с лечащим врачом, услышать его мнение о том, какие принимать лекарства, какой должен быть стиль и ритм жизни. Врач покажет какие-то дыхательные упражнения, методики, снимающие стресс и усталость. И это всё отлично работает.

А есть категория клиентов, которые вроде бы и слышат эти рекомендации, и исполняют, но внутренняя тревога и страх остаются для них фоном.

И когда очень страшно, тогда лучше обратиться за помощью к психотерапевту.

Тогда к человеку придет понимание, что он в этом страхе не один.

В народе говорят: у страха глаза велики. Это такое явление, что чем больше тумана, неопределенности, неотвеченных вопросов, тем больше тревоги. Когда человек приходит к терапевту, он легализует свой страх, мы начинаем его исследовать, разворачивать. И уровень тревоги снижается.

– Впрочем, даже не обращаясь к психотерапевту, многие вполне способны проанализировать собственный страх (проговорить, чего боюсь, что может произойти, какие варианты развития событий), и тем самым снизить уровень тревоги.

Королькова: Хотя бы так. Некоторым это помогает. Например, клиентам, которые боятся публичных выступлений, я даже советую начать со слов: «Ребята, я волнуюсь, поэтому если что, то не судите строго».

Болашев: Это хорошая штука!

Королькова: Когда мы легализуем свой страх и смущение, нам уже становится легче. Мы работали с Димой со страхом перед стоматологом, и моя радость и гордость в том, что он в конце концов к нему пошел.

Болашев: Я не просто пошел к стоматологу, это был лишь один из поведенческих паттернов.

На примере стоматолога я понял, как можно решать проблему, которая сидит глубоко, о которой боишься думать и даже страшишься думать, что о ней можно подумать. А надо просто взять проблему – и решить!

Я могу давать советы практически в любом жизненном направлении любым людям, и в большинстве случаев это будет по делу. Но проблема была в том, что себе давать советы я не мог! А потом я составил список, в котором был и визит к стоматологу, пробежался по этому списку и сказал: так это же элементарно! И теперь я могу давать советы и самому себе, и быстро решаю вопросы. Решил – и пошел дальше.

Как загоняют себя в инфаркт. Люди идентифицируют себя только с работой, и на всё остальное у них ни сил, ни энергии, ни времени просто не остается

– Алена, чем отличается, на ваш взгляд, инфарктник от человека, никогда не испытывавшего боли в сердце? Инфарктники особенные?

Королькова: Особенные. И это провокационный вопрос, потому что с нами сидит Дима и придется вести речь о нем тоже. С другой стороны, думаю, это и хорошо, потому что он сейчас либо подтвердит, либо опровергнет мои слова.

Люди, которые состоят в группе риска или перенесли инфаркт, имеют ряд схожих личностных черт. К ним относятся спешка, нетерпение, чрезмерное погружение в процесс.

Это люди, которые растворяются в работе, центром жизни которых становится какое-то дело, за границами которого для них всё как будто перестает существовать.

Болашев: Я на этом заострился бы очень сильно, потому что это, мне кажется, как раз один из моментов, загнавших меня в инфаркт.

Года, наверное, за три до инфаркта я выбрал для себя новое жизненное направление, кардинально сменил род деятельности. Мне эта деятельность нравилась, я чувствовал себя в ней очень комфортно. Я в нее просто вскочил, и вся жизнь была подчинена ей (помимо не очень здоровых сопутствующих привычек), для меня практически ничего другого не существовало.

Королькова: Это люди, которые полностью себя идентифицируют только с работой, и на всё остальное у них ни сил, ни энергии, ни времени просто не остается.

– И, возможно, даже не чувствуют они интереса к этому остальному…

Королькова: Думаю, интерес всё же есть. Потому что потребность в любви налицо (это о чем сердце кричит во время инфаркта: «Я хочу любви! Я хочу заботы! Я хочу внимания и ласки!»). Но за счет бешеной энергии, которая направлена только в определенную точку, эти мольбы услышать просто невозможно.

Здесь такой интересный парадокс.

Насколько эти люди успешны в работе, настолько же им тяжело прорываться, удерживаться в межличностных отношениях.

Насколько у них всё по полочкам разложено в бизнес-процессах, насколько они четко и явно видят картину, настолько же туманно они находятся в личных эмоциональных переживаниях и межличностных отношениях.

У таких людей, как правило, очень интересен способ решения любого конфликта, любых трудностей. У них есть установка: «Надо быть сильным. Если у меня что-то не получается, это моя недоработка, надо что-то сделать. Работать надо еще лучше, еще быстрее». И параллельно есть фоновое знание: «Кто, как не я, сделает лучше. Лучше сам сделаю, чем кому-то делегирую».

Для них делегировать полномочия очень тяжело. И даже если они умеют это делать, всё равно соблазн – проконтролировать, переделать или прожить процесс заново – чрезвычайно велик. Вследствие чего они постоянно находятся в стрессовой ситуации.

Это высокий уровень стресса, непрекращающейся работы. Люди могут страдать бессонницей, когда они в 4 утра встают и открывают почту, начинают отвечать на письма.

Это и невозможность остановиться и послушать, что кричит твое сердце, а чего хочу я, а не моя работа.

Таким людям свойственно гиперактивное поведение, высокая нацеленность на достижение успеха.

– И это плюс для любого работодателя!

Болашев: Да, но какой ценой это достается!

Королькова: Есть исследование: у людей, которых берут на испытательный срок, (и у молодых работников тоже) риск инфарктов гораздо выше. Ибо им надо доказать: «Я лучше!». И им надо сделать не на 100 %, а на 150 %. Это выкладка полная. А тут, говоря о сердечниках, в сумасшедшем режиме человек живет очень долгий промежуток времени, годами всё накапливается.

Еще интересная штука.

Люди, склонные к инфарктам, бессознательно делают две противоположные вещи.

С одной стороны, они транслируют миру: «Э-гей, ребята, я открыт! Посмотрите, как мне легко общаться, какой я энергичный, знающий, какой специалист высокого уровня». А внутри у них чувство страха, неуверенность, усталость от людей. И этот разрыв между двумя полюсами – весомая капля в копилку стресса и дичайшего напряжения.

Ну, и, конечно, не забудем про такие их черты, как нетерпеливость и соревновательное поведение. Если им надо, то они будут стремиться сделать всё здесь и сейчас.

Черты, которые я выделила, – это стиль жизни людей, склонных к сердечно-сосудистым заболеваниям. «Я должен быть успешен во всём. Я должен всё знать. Если я поддерживаю, то поддерживаю всех. Все на меня могут опереться».

– Очень здесь подходит такой термин как «перфекционизм».

Королькова: Да. Это непростое состояние. А в нашем нарциссическом мире, когда вокруг транслируется «Ты должен быть самым лучшим! Мужчины должны быть успешными и богатыми, все женщины – худыми и молодыми!», это очень тяжело. И еще больше подогревается напряжение и стресс.

Что советует психолог семье инфарктника

– Поговорим о роли членов семьи этих одержимых. Ведь первую помощь должны как раз оказывать самые близкие люди. Но часто сталкиваемся с тем, что они боятся этих ситуаций и волей-неволей абстрагируются, часто не осознавая, избегают говорить на все эти темы. Вроде и хотят поговорить, но не знают, как. Есть ли какие-то советы в этом плане?

Королькова: Безусловно, семья – основной фундамент, который эмоционально поддерживает человека, перенесшего инфаркт. Но получается, что и одному страшно, и другим страшно, непонятно, как себя вести. И зачастую что люди делают: они свои страхи загоняют подальше и начинают усиленно заботиться об инфарктнике (преувеличенная забота вызывает противодействие). Либо они закидываются в другой полюс, на котором проявляют чувства злости, усталости, раздражения. Почему так происходит? Потому что они бессознательно прокручивают ту же схему, что крутил человек, доведший себя до инфаркта.

Что советую таким людям? Искать подушку безопасности на стороне (подружки, друзья, психологи, психотерапевты), где можно разместить свою усталость, раздражение от смены ритма жизни, – чтобы подпитать себя.

Есть хорошая метафора. В самолете разъясняют действия при разгерметизации салона: сначала наденьте маску на себя, потом – на ребенка. Так и в нашей ситуации: сначала позаботьтесь о себе, чтобы вы были в ресурсном состоянии, чтобы находиться рядом с человеком, которому нужна помощь, и питать его этими ресурсами. Потому что если ресурсов нет, голодный не сможет накормить голодного.

Самое главное, чему научил психолог, – это тормозить, выдыхать и расслабляться

– Дмитрий, как вы поддерживаете эффект психологической терапии, оказанной Аленой?

Болашев: Самое главное, чему Алена меня научила, – это тормозить, выдыхать и расслабляться. Я, когда к ней пришел, точно помню, как ездил на рыбалку. Приехал, распаковал палатку, сбегал за дровами, сбегал то, поправил, то сделал, сел в кресло, нет, пошел сварил кофе, выпил кофе, пошел туда, потом сюда. В итоге на рыбалке я не мог выдохнуть!

– Честно говоря, даже в напряг слушать!

Болашев: Вместо того, чтобы сидеть тупить на поплавок, я доставал мобильный телефон и бесконечно шуршал в том же Фейсбуке.

То есть я не отдыхал нигде!

Сейчас я могу пойти с собаками утром в парк на 2 часа (встаю очень рано специально для того, чтобы никого не было) и просто ходить. И я сейчас могу себе позволить сесть на велик (вечером или утром, либо в выходные днем) и просто ехать – и всё. И я могу выдохнуть. И я могу ничем не заниматься какое-то время, и при этом не чувствовать себя так, будто поджимает время.

– А на рыбалке что-то изменилось? Рыбы стало больше?

Болашев: Нет, рыбы никогда и не было много. Но я могу сидеть и смотреть на поплавок. И я начал чувствовать запахи! Понимаете? И я снова слышу камыш! И когда мы с друзьями сплавляемся на плоту, я могу свесить ноги в воду и просто сидеть, мне не надо рваться к рулю, чтобы самому подруливать веслом.

Королькова: Дима стал более чувствителен к себе.

Болашев: Да, я стал на себя смотреть, стал понимать, что можно отдохнуть, не только навернув 400 г. Получать удовольствие можно от всего. Я уже два года не курю. Я научился готовить, хотя, конечно, далек от совершенства…

Конечно, я могу выдохнуть не всегда. И не везде я могу выключить голову. Не всегда у меня получается упражнение, которому меня пыталась научить Алена, – просто не думать ни о чем несколько минут. Но я научился ловить себя на том, что на прогулке с собаками я думаю о работе, и сказать: «Не-е-е, нафиг!»

– Есть такое стереотипное выражение «простые радости жизни». И в этом монологе Дмитрий как раз эмоционально рассказал, что они значат теперь для него.

Королькова: Кровь у нас в организме бежит в соответствии со своим ритмом. Это то, что нам неподвластно, что мы не можем контролировать. При инфаркте прекращается доступ кислорода к сердцу, и ритм неестественным образом нарушается.

И Дима как раз таки говорит про свой ритм жизни, что он нашел свою скорость.

Произошла синхронизация эмоционального состояния с состоянием сердца.

– Отличное окончание разговора!

Болашев: Я хотел бы, чтобы эта наша статья была открытой. Чтобы ее читали и чувствовали эмоцию. Для меня это важно…

Большое спасибо за фотографии Артему Герасимовичу.